Журнал "ЛИК" №1
Поют полозья легких нарт...
РАССКАЗ
В кабинете директора Антипаютинского совхоза шло совещание с пилотами авиакомпании «Ямал» о предстоящих полётах по стойбищам для досрочного голосования. Мы с женой пришли своевременно, нас записали. Вечером другого дня позвонили, что завтра рано утром вертолёт «Ми-8» полетит на стойбище, где живут и работают родственники жены.
Кроме санавиации по срочному вызову (переносные радиостанции теперь есть на всех стойбищах совхоза) в это время года вертолёты по стойбищам не летают. Нам просто повезло с нынешними выборами, пусть почаще их устраивают!
Рано утром мы подъехали на снегоходе «Буран» прямо к вертолёту и направились к пилоту. Нас встретил высокий мужчина в лётной форме.
- Пётр Викторович, командир экипажа «Ми-8, – представился он. – В следующий раз снегоход ставьте со стороны кабины пилота, а не к хвосту вертолёта, – серьёзно предупредил командир.
-Будет выполнено! – сказал я и назвал наши фамилии.
-Знаю, знаю, – отозвался Пётр Викторович, – вы же вчера при мне заходили к директору. Занесите свои вещи в салон, минут через двадцать полетим.
Температура воздуха за считанные минуты начала резко падать. Жгучий мороз докрасна «искусал» наши носы и щёки. Наконец, мы вылетели в тундру. Проводником у нас был Хэрму Окотэтто. Уже несколько лет он считается лучшим знатоком мест расположения оленеводческих бригад Антипаютинского совхоза. Ещё он является бригадиром рыбаков совхоза, начальником бензоколонки посёлка. Одним словом, «инженер», как ответил он мне, когда я спросил у него, кем он сейчас работает. Я переспросил, так как прекрасно знаю, сколько классов он закончил. Видимо, этим я его сильно огорчил.
Но узнав, что я еду в тундру, он дал мне соок с капюшоном из толстого сукна, который одевается поверх малицы, за что я ему очень благодарен.
По пути мы сделали несколько остановок. Люди с избирательного участка брали запечатанную сургучом урну и шли в чум бригадира стада.
- Мы голосуем за такой-то номер! – открытым текстом говорил бригадир. Вся процедура голосования происходила у всех на виду. Вот такая в тундре демократия!
Через два с половиной часа мы приземлились в стойбище древнейшего рода Ядне, в третьем стаде. Бог одарил нас чудесным зимним деньком – чистым, морозным.
К вертолёту первой прибежала Рома Небя (в девичестве – Елена Яптунай). Она обняла мою жену, расцеловала. Меня окружили оленеводы третьего стада Рома Нися, молодой, доброжелательный парень Олег Пуйко и другие. Крепко обнимают, жмут руку. Прибежал Посёр Нися: иней выбелил ему волосы и бороду.
В стойбище четыре чума, и расположены они в том же порядке, что и летом 2006 года, когда нам с женой довелось посетить эти места. В первом живут две семьи – Ядне Нерчу Николаевича и Дениса Нерчувича; во втором – родной брат Нерчу – Анатолий; в третьем – бригадир Михаил Пуйко; в четвёртом – Геннадий Халькович Ядне. У бригадира жена тоже из рода Ядне, так что в стойбище все близкие родственники.
Род Ядне один из самых древних на Ямале, берёт начало от настоящих аборигенов – ненецких оленеводов-тундровиков.
В сопровождении хозяев мы подходим к чуму. Впереди нас бежит штурман вертолёта Александр, спрашивает у нас разрешения сфотографировать. Получив «добро», щёлкает несколько раз подряд на свой цифровой фотоаппарат.
Я душой ощущаю, как холодный воздух, белый снег, олени, собаки, люди в малицах и ягушках так родственно связаны между собой. Все было необычайно красивым, чистым и свежим. Мне казалось, что сама природа радуется нашему появлению.
Откинув полог зимней шкуры, я зашёл в жилище оленеводов. Отряхнул снег с кисов (это зимняя обувь, сшитая из оленьих лап) специальной деревянной колотушкой. У входа аккуратно сложены тоненькие ольховые ветки для топки, пол застлан широкими досками, крашенными в жёлто-коричневый цвет. Чум изнутри покрыт толстыми оленьими шкурами, в железной печурке нежится огонь. Возле очага лежат собаки.
На противоположной стороне чума звёздочками сверкают три пары детских глаз, на шестах чума висит люлька с грудным ребёнком.
- Дети тундры боятся вертолёта, вот потому они и прижались друг к другу, – объяснила мне жена.
В чум вошла молодая женщина с лучистыми глазами. Энергичным движением она сняла ягушку (зимнюю женскую одежду из оленьих шкур) и кинулась к плачущему ребёнку.
- Дарья, Дарьюшка, – успокаивает она свою семимесячную дочь, – что же ты плачешь? Радоваться надо, ведь к нам гости приехали.
На Роме Небя тёмно-красное платье. Оно сшито совсем просто и с удивительным изяществом облегает её стройную фигуру. Толстая коса тёмных волос доходит до самого пояса. После рождения четвёртого ребёнка она стала ещё привлекательнее, но производит впечатление человека, скованного суровой дисциплиной, хотя где-то в глубине её существа, кажется, светится какой-то огонёк. Помню, в прошлом году эта розовощёкая женщина в гонках на оленьих упряжках на празднике в честь Дня оленевода выиграла снегоход «Буран».
В отличие от жены, у Ромы Нися бунтарский дух. Во время своего отпуска в марте-апреле он запросто может сорваться с места и поехать в Надым или Салехард к родным и близким на попутных вертолётах, самолётах и машинах.
Ненцы легки на подъём, будь то взрослые или дети. А как быстро они одеваются, это надо видеть! Ни один солдат срочной службы не сможет так быстро одеться.
Появляется крепко сбитый, широкоплечий Рома Нися в зимней одежде с капюшоном из толстых белых оленьих шкур. Он ловко скидывает одежду, отряхивает снег с кисов и соока.
Позже всех в чум вошёл Тэтамбой Нися. Его жена успела приготовить чай, нарезала строганины из свежего щёкура, и мы сели за низенький столик. С большим аппетитом поели свежемороженой рыбы, попили горячего чая с белым хлебом и маслом, отведали сгущённого молока. Зимой вечернего загона не бывает, в разговорах время пролетело быстро, и вскоре все улеглись спать. В посёлке или городе не обязательно всем ложиться в одно и то же время, но здесь свои законы.
Утром следующего дня после завтрака слышу голос с улицы: «Олени пришли!» По этой команде и стар, и млад выбегают на улицу и выполняют свои обязанности. Пастухи с помощью обученных собак особой породы загоняют оленей в загон, а тех, которые хотят увильнуть, ловят арканами. Здесь большую работу выполняют собаки. Самоедская лайка ростом небольшая, но характер у нее очень сильный. По смелости она не уступает волку. Вот почему ненцы любят своих собак и дорожат ими. А при каслании (переезде на другое ягельное пастбище) хозяин предоставляет им самые почётные места на нарте.
Я тоже помогал удерживать оленей в загоне с помощью натянутой верёвки. Упакованные нарты расставляют полукругом подковообразной формы плотно друг к другу, чтобы олень не смог перескочить – это место для загона оленей, – а с двух открытых сторон привязывают верёвки к нартам. Когда оленей заманивают в загон, верёвки натягивают, чтобы животное не смогло убежать обратно.
Рядом со мной стояли молодые женщины и тоже держали верёвку, а в загоне в это время отбирали нужных оленей для работы – кому надо съездить на рыбалку, кому – в гости, а кому – за дровами или за снегом (его растапливают, и получается вода), а кому – на дежурство, пасти оленей. Поэтому ежедневно в каждом чуме запрягают несколько упряжек по три оленя в каждой. Я с восхищением смотрел на пастухов-оленеводов, на женщин, среди которых тоже много оленеводов, подмечал дикую сибирскую силу в широких, румяных лицах. Их упругие тела, пахнущие потом, распирали нарядные малицы и ягушки.
Большинство оленей в стаде – дикие. Они мчатся по заданному коридору, который создают пастухи с помощью дрессированных собак. Бушующее море рогов пленило меня новизной ощущений. И тут же над ветвистыми рогами змеями взвиваются арканы, сплетённые из тонкой оленьей кожи. Аркан пастуха, как длинная и точная рука, выхватывает из массы нужного оленя. Если он дикий, ни разу не был в упряжке, его дрессируют, заставляют работать.
После завершения загона хозяева нашего чума в честь приезда гостей решили забить здорового, молодого оленя. Двое мужчин узлом затянули верёвку на шее оленя и начали душить. Одновременно натягивая на себя верёвку, они затягивали потуже узел на шее жертвенного оленя. Я тоже не раз участвовал в подобных экзекуциях, вместе с женой три раза проходил под верёвкой по направлению движения солнца, мысленно прося у Создателя здоровья и благополучия.
Собрались соседи. Жена достала «огненную воду», привезённую с собой, и вручила мне; я открыл литровую бутылку «Путинки». Угощал всех, кто подходил к нам. И сделал для себя вывод: в тундре работают одни ненцы. Если в посёлке на улице можно встретить русского и еврея, татарина и чеченца, киргиза и чуваша, то здесь, в тундре, живут и работают только аборигены, потому что кроме ненца никто другой не выдержит таких морозов и неимоверно тяжёлых условий труда! Но радует, что рождаемость в тундре, слава богу, превышает смертность, хотя средняя продолжительность жизни ненцев по сравнению с другими народами слишком короткая.
Вечером в наш чум набились гости: пришли почти все жители стойбища. Рядом со мной с левой стороны сидела моя жена Нина Ядне, а с правой стороны уселся мой старый и добрый знакомый Посёр Нися, мужчина среднего роста, с лицом, изрезанным морщинами, с утомлёнными светлыми глазами. Седые волосы обрамляют его суровое лицо, на котором выделяются прямой нос, подкова усов и давно нетронутая ножницами седая борода. Взгляд у него по-молодому острый, в движениях – сама юность, хотя он недавно вышел на пенсию (оленеводы уходят на заслуженный отдых в 50 лет).
Пошёл по кругу стакан с «огненной водой», кто пригубливал, а кто выпивал до дна. Дошла очередь и до меня. Я решил, что приличие требует взять стакан, хотя спиртное не употребляю ровно четверть века, и передал стакан обратно Тэтамбой Небя, которая в этот вечер была тамадой.
Долго мы сидели, разговаривали. Когда я спросил у Посёр Нися, какая у него пенсия, лицо его сразу омрачилось, седые брови угрюмо опустились, в углах рта появилась скорбная, мрачная складка. Видно, мой вопрос ему – как кость в горле.
- Со всеми «накрутками» у меня получается семь тысяч, – говорю ему, разряжая обстановку.
Собеседник не ответил, только схватился за затылок и медленно произнёс: «Ого-о!»
Тэтамбой Небя искусно приготовила строганину из свежемороженого щёкура. Кто-то выставил бутылку водки. До поздней ночи грохотал мужской раскатистый смех вперемешку с женским хохотом, в чуме звучали ненецкие и русские слова…
На другой день снова загон. Мне тоже хочется чем-нибудь помочь тундровикам. Я выхожу из чума, но ветер злобно набрасывается на меня, пытается свалить с ног. Тоненькие снежные иголочки впиваются в лицо, слепят глаза, забивают дыхание. Я направляюсь к загону. Колючий ветер разгульно нёсется над тундрой, земля стонет от холода. Я с трудом сумел сделать один снимок, голые руки тут же окоченели, пришлось долго их отогревать, чтобы удерживать верёвку в загоне.
Глядя на бегущих оленей, я делаю вывод: эти животные сделаны на совесть. У них абсолютное родство с окружающей природой. Вдруг Рома Небя срывается с места, поворачивает бегущих оленей в загон. Она несётся по тундре, словно на крыльях. Никогда я ещё не видел, чтобы женщина в ягушке и кисах так быстро бежала по рыхлому снегу!
Около чумов резвятся дети, ветер и холод им нипочём. Мальчики бегают с арканами, бросают их на носы нарт, друг на друга, на собак, во всём подражая своим отцам. Девочки таскают снег, собирают «дрова» – веточки карликовой берёзы или ольхи. Тундровое население в течение многих веков занимается ремёслами, живёт по заветам и правилам предков. Дети оленеводов-тундровиков вырастают более закалёнными и способными к жизненной борьбе, чем дети поселковых ненцев, которые живут в тёплых квартирах. А морозы здесь достигают до 65-70 градусов, ветра лютые. Струя, неосторожно пущенная по малой нужде, бывает, не долетает до земли, рассыпаясь ледяным бисером. Зимой жажда соли заставляет оленей бежать к человеку, они с жадностью хватают пропитанный уриной снег.
Днём в чуме постоянно горит керосиновая лампа, время от времени топится железная печурка. На обед варят мясо с гарниром или мясной суп, или же рыбу. Рома Небя готовит очень вкусно, видно, уроки кулинарного искусства она переняла у свекрови – Тэтамбой Небя.
Зимний вечер длинный, слов много надо сказать. А в бескрайней тундре какие могут быть новости? Сидя у печки, где тлеют угольки сырых веточек, женщины работают. На нашей стороне чума я наблюдал за работой Тэтамбой Небя. Она сидела в окружении своих верных собак, и казалось, что эта женщина принадлежит далёкому тайному миру. Её большие, узловатые пальцы ритмично мяли шкуру, движения завораживали особой лёгкостью и сноровкой. Часто она пела древние ненецкие песни, рассказывала легенды, предания и сказки. Песня её длинна, как полярная ночь, монотонна, как метель.
Каждый чум имеет свои особенности, свою историю, свой собственный кодекс морали. В чуме рода Явора Ядне издревле рождались непревзойдённые мастерицы по пошиву одежды, крепкие оленеводы. Здесь свято соблюдают обычаи и традиции предков. В каждом чуме по дюжине, а то и больше детей.
Рукоделье у каждой женщины своё – кто мнёт шкуры оленьих лап, кто выводит узоры по меху для лёгких и красивых кисов, кто бисером обшивает тучу (женскую сумку для швейных принадлежностей), кто плетёт шерстяной пояс или темы (завязку для кисов), кто-то готовит оленьи жилы на нитки, которыми они обшивают все виды одежды, обуви и шапок, кто-то старательно выводит буквы, а беседа общая.
Днём нам сказали, что завтра Рома Нися поведёт несколько сот оленей на забой в сторону посёлка Антипаюта. Остальные три чума со своими аргишами и со всем стадом будут каслать (кочевать) на другое ягельное пастбище. Всё стойбище тронется с места одновременно.
До посёлка отсюда слишком далеко. Но мы будем делать несколько остановок, по возможности как можно дальше от предыдущей стоянки.
Как обычно, утром устроили загон. Для забоя ещё вчера отобрали необходимое количество оленей – больше двухсот. Это были бракованные по тем или иным причинам олени. Упаковали нарты, поставили в один ряд в колонну пять-шесть нарт. Переднюю нарту тащит упряжка из четырёх отборных быков, а последующие нарты – по два оленя. Все они привязаны к первой нарте и составляют аргиш. У нашего чума получилось четыре аргиша. Наш аргиш состоит всего из двух нарт, который поведу я. Рядом со мной сидит моя жена.
Рома Нися на снегоходе будет прокладывать нам дорогу.
И вот тронулись оленьи упряжки, за ними аргиши. У каждого чума в самом конце аргиша едет священная нарта. Там везут изображения богов и предков, «хозяйку чума или постели», а также меха. К священной нарте женщины не имеют права подходить, потому этот аргиш ведут мужчины или дети.
Мы будем возглавлять колонну, потому что другие чумы километров через десять-пятнадцать отстанут от нас, и будут каслать совсем в другую сторону. А нам как можно дальше надо проехать по тундре и сократить путь к посёлку, чтобы олени сохранили товарный вид и прежний вес.
В этот торжественный момент я весь преображён стремительным, почти мальчишеским порывом. Разогнав оленей, я в ловком прыжке сажусь на нарту впереди жены, и упряжка из четырёх крупных быков мчится по заснеженной тундре. Передо мной расстилается прекрасный белый мир. Земля спит под ослепительно-белой шубой, миллионы алмазных игл сверкают на ней. Всё вокруг одноцветно, и лишь пар, идущий от оленей и двух седоков, имеет чуть сероватый оттенок.
Когда отстали от переднего аргиша метров на сто - сто пятьдесят, моя жена кричит сзади: «Не жалей их, бей сильнее, а то вообще можем потеряться в тундре! Темно уже!»
Тыча оленей хореем, добавляя ещё и свист, я гоню их во всю прыть. Крепкий наст сладко свистит под нартами и копытами оленей.
Рома Нися на «Буране» подгоняет «забойных» оленей, шумный табун сопровождает наши аргиши. Иногда «забойные» запрыгивают в упряжку и пристраиваются к рабочим оленям, мешают движению. Но все дружно бегут за первым или вторым аргишом. Земля под ногами оленей звенит, в сухом воздухе далеко разносится малейший звук. Упряжка из четырёх оленей мчит нас сквозь полярную ночь.
Северный ветер становится сильнее, жгучий мороз свободно проникает в слабо утеплённые места. Я всё острее ощущаю, что для тундры нужна особая экипировка: для работы – отдельная малица, для поездок – соок (одежда из зимних шкур оленя с капюшоном, которая одевается поверх малицы). Но у меня не было выбора, я все время ходил в одной и той же одежде. И кисы целых девять дней носил, не снимая с ног, и спал в них. Но это ничуть не повлияло на моё прекрасное настроение. В душу мне запала колдовская красота этого вечера. Нарты скрипели на снегу, олени храпели, ветер и крупный снег хлестали нас со всех сторон. Луна выбиралась из мрака ночи. Слабое сияние бахромой повисло над тундрой, следы нарт было трудно различить. Ветер в тундре начал беситься, как пьяный дьявол. В его рёве слышались стоны, визг, дикий смех. Пора уже прекратить каслание. Рома Нися на своём «Буране» выбрал ягельное место и дал команду остановиться. Все каюры распрягли оленей.
Прибыв на новое место, ненцы для своего жилища выбирают место на возвышенности. Женщины начинают устанавливать чум. По обеим сторонам кладут циновки, затем два шеста крепятся верёвкой, и острыми концами вонзаются в землю. Эти основные шесты ставятся на равном расстоянии от входа и от противоположной стороны чума, что определяет диаметр будущего жилища. Шесты поддерживают, пока их не закрепят, придав устойчивость. После устанавливается священный шест, по-ненецки «симзы», который является составной частью приспособления для подвешивания котла или чайника над костром.
Симзы – это олицетворение духа очага. Затем на уровне полутора метров ставятся два горизонтальных шеста, один из них просовывается в петлю, привязанную к симзы, другой – в петлю, привязанную к шестам, образующим вход. Поперёк этих шестов кладётся железный прут, который продевается в отверстия, имеющиеся в крюке для подвешивания котла. Таких отверстий много, благодаря чему легко можно регулировать высоту котла.
Скелет чума уже готов, теперь натягивают нюки из толстых зимних шкур. Для этого понадобились четыре человека: двое поднимают покрышки вверх специальными шестами, а двое держат боковые края и завязывают верёвки к шестам. В верхней части чума остаётся отверстие вроде дымохода. На это у нас ушло примерно двадцать минут.
Перед тем как лечь спать, я вышел на улицу. Ветер хлестал и гнал к тёмным небесам густые облака снега, крутил их с дикой разбойничьей силой. Метель, вздымая ввысь снежную пыль, безжалостно бросала мне в лицо ледяные крупинки. Кажется, ветер достиг ураганной силы. Он хватал чум со всех сторон и крутил его, вертел, будто штопор ввёртывал в землю. Спасаясь, я заполз в чум, отряхнулся и лёг на своё место, не раздеваясь. Жалобно стонали прогибавшиеся под ветром видавшие виды шесты. Разъярённый ветер упорно стучал по наружным нюкам (покрышкам) чума. Тяжко и глубоко вздыхала ненастная ночь.
Никакое другое сооружение не выдержало бы подобного испытания, но веками проверенное, надёжное во всех отношениях жилище аборигенов Ямала устояло!
… Однажды на улице мы с женой наблюдали за северным сиянием. Небесное свечение величаво парило над горизонтом и сплошными наплывами восходило всё выше и выше. Переливы розовых, бледно-лиловых, зелёных и пурпурных тонов плыли, пульсируя в ночном небе, и колючие звёзды просвечивали сквозь них. Мы присели на свободную нарту и долго-долго любовались северным сиянием, яркими звёздами на небе (кстати, ненцы прекрасно ориентируются в тундре по звёздам) и полной луной. В ту ночь луна изливала на тундру мягкое сияние, словно осыпая её белой пылью, а воздух звенел морозной белизной. И это видение очаровывало: хотелось лететь на крыльях по этой таинственной волшебной глади, окунаться в неё…
Стоял трескучий мороз, воздух был прозрачен и чист. Это была одна из тех прекрасных светлых ночей, когда на бесконечном белоснежном саване, покрывающем землю, при лунном свете и ярких звёздах на небе, с переливающимся северным сиянием над горизонтом, видно кружево заячьих, песцовых и волчьих следов…
Опять я спал очень плохо. Печка давно потухла. Мороз ледяной рукой сжимал лёгкие, а снизу жёг ледовый панцирь вечной мерзлоты. Никогда ещё мне не доводилось испытывать такие муки, как в эти долгие ночные часы, дожидаясь наступления утра.
На следующий день запланировали перекочевать на новое место. План выглядел так: подъём в четыре часа утра, завтрак, сортировка оленей для упряжек, разборка чума, упаковка нарт, составление аргишей и выезд. С нового места стоянки Рома Нися отвезёт нас в посёлок. Нас устраивала такая перспектива, хотя я мало верил в его осуществление, так как хорошо знаю, что у ненцев назначенное время соблюдается весьма относительно, так же, как и возврат долга: денег можешь не дождаться и до конца жизни.
Но на этот раз в четыре утра все члены дальнего похода были на ногах. Погода резко менялась: то сильный туман окутывал тундру, то выглядывала луна и прояснялось небо, то снег непроглядно валил густыми хлопьями…
Мы тронулись в путь, держа курс на посёлок. Мощные быки неслись рысью, похрапывали. Всё глуше и безмолвней становилась тундра. Небо над горизонтом временами светлело бледной щелью, и нельзя было угадать, где солнце, где луна.
Поют полозья лёгких нарт, олени мчатся по бескрайней тундре. Серебристыми звёздочками осыпаются на землю пушистые снежинки. Ядрёный воздух тундры свободно вливается в грудь, бодрит, поднимает настроение. На душе радостно, светло.
Проехав на оленьих упряжках несколько сот километров, будь то зимой или летом, обязательно поймёшь, что сила и очарование тундры не в многочисленных озёрах и реках, богатых белой рыбой; не в гробовой тишине, а в том, что она нескончаемо просторная и вольная. Сколько тайн прячет она в себе, и какой манящей свободой веет от неё!
Картина, которую я прежде знал лишь по рассказам жены, открылась мне теперь. В действительности, люди тундры по национальности ненцы, а по состоянию души – цыгане, и ведут они кочевой образ жизни, так как оленям нужен свежий корм – ягель, который растёт не везде.
Днём пошёл крупный снег, набрасывая на тундру серебристый покров, расстилая по сопкам белый мягкий ковёр. Глубокая торжественная тишина хозяйничает на этих просторах, где подчас и за несколько дней не увидишь ни одной души. Длинные овраги, словно бы растянувшиеся в необозримом пространстве, становятся ещё угрюмее. В моей душе были самые лучшие надежды на эту поездку и полное доверие к судьбе. Но, как известно, нет ничего опаснее излишнего доверия к ней: в дороге лопались постромки, ломались нарты. На крутом спуске наша нарта ударилась о переднюю нарту с досками и полностью развалилась. Олени не пострадали, лишь моё колено приняло сильнейший удар на себя, иначе жена могла пострадать.
Взаимовыручка – непреложный закон тундры. Тут же подъехали Тэтамбой Нися на упряжке, Рома Нися на «Буране» и кое-как соорудили нарту, которая позже, уже без меня, окончательно развалилась.
Рома Нися сообщил, что барахлит техника, надо срочно собрать из двух снегоходов один. Его старый поломанный «Буран» остался на прежней стоянке. Это очень далеко отсюда, но мы поехали с ним, потому что он один не справился бы с техникой.
По дороге мы налетели на глубокую яму и перевернулись. Вот почему в тундре я больше доверяю оленям, уж они-то не провалятся в яму, как это случается с оленеводами на снегоходах. Кроме того, олени с больших расстояний улавливают запахи дыма, поэтому не раз приводили заблудившихся людей в стойбище.
«Бензин кончается», – сообщает вдруг Рома Нися и уезжает на предыдущую стоянку. Я остаюсь один посреди тундры. Впервые дурное предчувствие омрачило мою душу, хотя каждая поездка в тундру таит в себе риск. Чтобы не замёрзнуть, я хожу, размахиваю руками. Мне немного жутко среди этого величавого безмолвия, в котором так отчётливо и дерзко раздаются мои шаги, но в то же время в сердце разливается какая-то щекочущая, головокружительная отвага. Я не думаю сдаваться. Однако с горечью вспоминаю, как я хотел перед отъездом в тундру взять у кого-нибудь на время охотничий нож с чехлом.
- Не надо! – категорично сказала Нядма Небя. – В тундре нож не нужен, а для еды за столом у всех в чуме есть ножи!
Моя жена поддержала свою сестру. Но в кармане у меня есть спички! Жаль, что здесь нет ни единого кустарника.
По тундре гуляет ветер, и за каждым бугорком вьётся его белый хвост. Однако, мне уже не до красот природы… Проходит час, полтора, а Ромы Нися всё нет и нет.
От внезапного появления снегохода на горизонте волна блаженного успокоения хлынула в моё сердце, смыв все тревоги и опасения.
Уже совсем стемнело, немного потеплело, и густой туман заволок все следы. Но мой напарник ориентируется в тундре так же хорошо, как и его отец, как его дедушка, которого я знал.
Аргиши уехали от нас очень далеко. Мы долго гонялись за ними на отремонтированном снегоходе.
Я уже давно перестал чему-либо удивляться, но когда сообщили, что Нина Хада во время крутого спуска упала с нарты и сильно повредила ногу, – я опешил. Вижу, передние аргиши остановились. Мы на снегоходе подъезжаем к нарте, на которой везут мою жену.
- Надо бросить всё и срочно везти ее в посёлок! – командую я в сильном волнении. – Для вас кто важнее? Человек или олень?
Рома Нися без слов прицепил длинную нарту к «Бурану», и мы втроём поехали в посёлок. Я крепко придерживал Нину.
Ночь расправляла над тундрой свои крылья. Мы ехали вдоль берега реки Тото-Яха, слегка опьянённые тем смутным волнением, какое вызывают такие обстоятельства. Но волшебный вечер действовал на нас как бальзам. Мы молчали, завороженные чарующей красотой ночи, лунной прохладой, которая словно проникает в тело, обволакивает душу. В этих краях, в районе реки Тото-Яха, я был летом 1979 года, и мне хорошо запомнились эти рыбные места. Здесь много морошки, клюквы, брусники.
По приезде в посёлок Нину осмотрел врач. Оказалось, что никакого перелома нет. Надо будет мазать ногу мазью, днём туго забинтовывать суставы и через неделю можно будет ходить.
- Сегодня в посёлке мужская баня, – сказала Хаби Небя, забегая в дом, – ещё успеете, дедушка. (Все ненецкие дети называют меня дедом.) Она собрала мне банные принадлежности, сунула в руку ольховый веник, показала, где находится баня, и я рванул, чтобы успеть.
Четыре раза заходил в жгучую парилку. Ох, и понравилась мне паютинская баня! Каждый раз после парилки обливался холодной водой. Вышел свежим, здоровым и в замечательном настроении.
Мне нравятся люди тундры, нравятся их благожелательные и полные тепла обычаи и традиции. Беседуя с ними, я постепенно знакомился с жителями тундры, узнавал об их скромных надеждах, тайных печалях. Но пришёл час отъезда. Расставаясь со здешними местами, я вдруг понял, что приехал сюда искать то, чего нет ни в каком городе и посёлке. Я до сих пор чувствую то нежное и тревожное волнение, с которым покидал Антипаютинскую тундру и стойбище третьего оленеводческого стада, где ещё сохранились старые обычаи. Я благодарен судьбе за то, что природа каждый день щедро выставляла напоказ свою красоту, от которой легко захмелеть. Я полюбил этот край, его людей, его природу и, конечно же, быстроногих оленей.