Публикации » Кинобайки (журнал "ЛИК")

Землетрясучка  местного значения

Это было, начнем мы в былинной тональности, во времена достойной  приснопамятных лет борьбы трех богатырей земли нашей, а именно Лигачева, Горбачева и Рыжкова, с зеленым змием в 88 году минувшего века. Моя небольшая съемочная группа приехала в один полесcкий колхоз на съемки обычного  для Беларуси то ли древнего языческого обряда, то  ли узаконенного советского праздника под названием «Дожинки» – праздника окончания уборочной и иных сезонных трудов крестьянина. С командным звеном в лице председателя и парторга я был хорошо знаком, поэтому нашу группу в полном составе они включили в список избранных, удостоенных присутствовать в неофициальной части праздника под названием банкет. Кстати, это слово в то время нельзя было произносить, тем более  писать в бумагах и отчетах. В бумагах так и отчитывались – «неофициальная» или «художественная часть». А в разговорах это называлось  «баня», или  «порыбачить», или «заниматься хобби». Посвященным секретарша председателя таинственно сообщала: «Завтра в восемь вечера у бабы Гали будет рыбалка». И все становилось понятно. Рыбалка. У бабы Гали. А в другой раз, значит, будет «баня»  у  завмехмастерскими Устимовича. Кого и как можно разоблачить, если председатель и парторг, потомки извечных партизан – белорусов, так поставили дело? Баня, рыбалка, хобби – разве это запрещено? Противоречит партийным указаниям? Никак нет! И весь секрет.

И вот официальная часть дожинок в клубе. Красота! Для начала парторг объяснил народу, что такое Перестройка и новое мышление, разъяснил пользу борьбы с пьянством, процитировал Горбачева и Лигачева, в цифрах показавших, как протрезвевшая страна подымает производительность, включает ускорение и чешет на том же революционном паровозе к сияющим вершинам коммунизма. Потом председатель говорил о своих делах, о результатах уборочной, и началось самое интересное – раздача призов. На сцену выходили чинно одетые, краснолицые от смущения и трудов на свежем воздухе механизаторы, доярки, полеводы. Автомобилей, конечно, здесь не вручали, высокого начальства из области не было, но колхоз был все еще передовой, и призы были вполне достойными. Комбайнер, намолотивший больше всех, получил телевизор. Второе место – мопед. Далее – велосипед,  магнитолы, будильники, часы с гравировкой, дояркам – отрезы на костюмы и платья. Полколхоза выходило на сцену под звуки могучего туша, трясло щедрые руки председателя и удалялось в зал на свое место. Хороший это обычай, и хорошо, что до сих пор он существует в уцелевших от развала хозяйствах. Мы все это потихоньку снимаем и часа через три праздник в клубе заканчивается и перебирается уже под индивидуальные крыши колхозников. Как бы ни боролись      московские и иже с ними начальники с вредными привычками народа, любой трудящийся понимал, что было бы грех не обмыть честно заработанные призы, грамоты и ценные подарки. Тем более, что «обмывон» в собственном доме не считался преступлением. Только коллективные пьянки подвергались гонениям вплоть до наказания: «строгий с занесением» или даже «партбилет на стол!» Что же, руководство колхоза тоже  расползется по домам и будет, задернув занавески, тоскливо хлестать водку в кругу жены и детей? Какая в этом сладость? А где роскошь человеческого общения с милыми сердцу товарищами по работе? Где всеобщее расслабление с опасными анекдотами, солеными шутками и приколами, с грохочущей полькой-рассыпухой и тайными прижиманиями в сенях или в огороде под яблоней? «Нет без всего этого привычного уклада, никакой людской радости», – решили председатель с парторгом и назначили ту же «рыбалку у бабы Гали» для избранных людей, коих набралось ровно чертова дюжина совместно с нашей небольшой киногруппой. Надо сказать, конспирацию соблюдали по всем правилам подпольщиков – дом подобрали на окраине деревни, время назначили позднее, собирались небольшими молчаливыми группами и даже запретили курить, пока группы будут пробираться на явку. Ибо, если кто-нибудь заложит в район про это «сборище несознательных товарищей, не понимающих высоких целей кампании по борьбе с пьянством», не сносить головы ни председателю, ни парторгу.

К «рыбалке» организаторы мероприятия подготовились капитально. Удочек и сетей, правда, в окрестностях не наблюдалось, но в большой и чистой комнате стояли два сдвинутых вместе стола, на них разместились батареи напитков, которыми рыбаки непременно пользуются на рыбной ловле. А закуска! Ей бы позавидовали даже правительственные буфеты. Правда, балыков и мисок с икрой на столе не было, но аппетитный зажаренный поросенок с петрушкой в зубах так и намекал – пора наливать! Шашлык из баранины, курятина, утятина, рассыпчатая гора бульбы, драники, зелень! И все  это – только что бегало, хрюкало, кукарекало. Избранные «рыбаки», раздевшись в прихожей, заглядывали в «банкетную залу», невольно сладостно улыбались увиденному и радостно потирали руки. Председателя с его свитой пока не было, и мы в ожидании кучковались группками, покуривали. Женщины продолжали обогащать «рыбацкий стол» новыми блюдами и готовили на второй заход горячее. Ожидание начальства затянулось. Выкурено было уже прилично, горячее – стыло, а холодное – нагревалось, что было нежелательно. Но вот, наконец, раздался шум мотора председательского «газика». Хлопнула дверь, и председатель с парторгом стремительно возникли в помещении. Ни слова не говоря, председатель открыл металлический шкаф, некое подобие полусейфа, а парторг подбежал к столу и начал собирать бутылки со спиртным. В три захода он перенес и поставил в «сейф» всю алкогольную наличность в виде трех бутылок шампанского, трех – коньяка, по десятку – водки и вина. Ему помогал слегка индифферентный профорг. Закончив эвакуацию бутылок, председатель запихал по карманам оставшийся коньяк. Вид у него был очень расстроенный, он  молча оглядел подчиненных и покачал головой. Парторг прояснил ситуацию.

– Короче, мужики, не получилось. Едет из района третий секретарь со своими, черт рогатый. Не дают  спокойно посидеть... Поедем им на перехват. Они не должны сюда попасть, иначе нам хана. Вы уж нас подождите, мы отобьемся и вернемся с победой.

Начальство исчезло так же быстро, как появилось. 

Самое противное – это ожидание на голодный желудок. Уже были выкурены все сигареты, выпит весь лимонад, рассказаны все анекдоты. Сердобольные бабы предлагали мужикам сесть за стол и поесть чего-нибудь. Но какой же мужик будет марать желудок едой, даже царственной, до первой холодной «соточки»?

Но все имеет свой предел. Первым зароптал главбух  Макарыч.

– Не, хлопцы, я его понимаю, – начал он, – но и Иваныч должон нас понимать. Сколько мы уж тутака сидим, голодные, как в Бухенвальде?

Завмехмастерскими Ленчик, здоровенный бугай, посмотрел на часы.

– Два часа сорок восемь минут.

– О! – значительно произнес бухгалтер. – Вот так вот.

Он оглядел тоскливых мужиков. Те потупили взоры и согласно вздохнули, выражая молчаливое возмущение бесчеловечным поступком родного начальства. Почувствовав поддержку масс, Макарыч вдохновился. Его должность позволяла ему не сильно бояться председателя с парторгом, а профорг вообще был его близким другом по возлияниям.

– Я Петровича уважаю. Но он совсем уж совесть потерял.

Массы одобрительно загудели: «Да, да… совсем…»

– А вы видели, что он с собой прихватил? Коньяк. О-о!

Этот антигуманный факт дружно подтвердили «рыбаки». Главбух понял, что в воздухе запахло революционной ситуацией, и массы готовы к голодному бунту.

– И что, по-вашему, делает сейчас наша «тройка», пока мы тут испытываем муки хуже, чем в гестапо? – поставил он перед массами вопрос ребром. – Лекцию от районного идеолога слушает? О вреде пьянства и о курсе партии по искоренению?..

Народ так не думал, что  выразил дружным ропотом.

– Поискореняли уже, – раздался голос, – в Грузии под корень виноградники повырубили.

– И в Молдавии.

– И в Армении! Говорят, там один ученый-виноградник застрелился.

– Не, это он с горя чачи напился да помер.

– А у нас жито не вырубишь топором, – оптимистично заявил агроном. – Житнево было, есть и будет.

– А попробуй-ка  бульбу под корень выруби, хе-хе! Корнеплод, второй хлеб, елки-моталки – добавил завмех. – Тоже получается добрая горилка.

– О!.. Так вот.  Если они и беседуют об этом, – предположил Макарыч, – то в отличие от нас, у них лекция идет под коньячок и свеженину на «запасном аэродроме». Уж я-то знаю кое-что.

Это вызвало всеобщее возмущение. Мужики нервно махали руками, что-то доказывали друг другу. Бухгалтер, запустивший «вирус возмущения», отошел в сторону и стал ждать, когда же возникнет неминуемый вопрос «что делать?» И он последовал.

– Так что делать, Макарыч? – спросил  от имени общественности  главный зоотехник Козлович.

–  Это уже ближе к телу, – повеселел бухгалтер. – Слушайте дядьку Макарыча и будете пьяненьки и закусненьки.

– Но как? – зоотехник указал на серый железный шкаф, – ключи же он с собой забрал? У тебя что, есть другие?

– Да как же. Даст он ключи от тумбочки, где деньги лежат. Да и я не «медвежатник».

– Тогда…

– Вы думаете, бухгалтеру голова – чтобы только цифирьки считать? Нет, хлопцы, она еще и соображает иногда.

То, что Макарыч «соображает», знали все в первую очередь по индикатору этого дела – мясистому красному носу. Но теперь от него ждали иной сообразительности.

– Сейф – железный?

– Ну.

– Гну, пну. А бутылки из чего?

– Из стекла.

– О! Теплее уже. Поняли? Сообразили?

Но до «небухгалтерских» мозгов его идея еще не дошла. Немного погудев, как на вопросах в КВН, главный агроном возмутился.

– Не суши нас как морковку,  объясни!

– Макарыч, здесь нам не «Что, где, когда?», честное слово, – вступил в диспут директор школы.

– О! Что, где – мы знаем. Но как корень  квадратный извлечь? Сдаетесь? Ладно. Ленчик! Иди сюда. И ты, – он показал на директора школы. –  Ты тоже, искатель корней сути, – ткнул он пальцем в агронома.

От руководящего зуда бухгалтер порозовел, глаза его засветились, словно он уже принял на грудь граммов эдак сто пятьдесят. Маленький и лысый, сейчас он был похож на вождя пролетариев.

– Галка! – крикнул он зычно на кухню, – давай быстро чистое ведро и чистый тазик! Промедление смерти подобно!

Когда баба Галя принесла заказанное, Цифирь осмотрел их, потом взял тазик в руки.

– Слушай мою команду! – разухарился он. – Берите «сейф» за края!

Отобранная им команда непонимающе переглядывалась, пожимала плечами.

– Мы хотим выпить или мы глазки будем строить? – возмутился Цифирь.

Команда робко подошла к «сейфу».

– Взялись!

Но те все еще сомневались.

– Чего ты хочешь, счетовод хренов? Домой к себе унести?

– Мы же не дотащим…

– Мы же бутылки разобьем.

– Достанется от Петровича.

– Давай, мужики, я сгоняю за автогеном? И вскроем его здесь, миленького, – предложил завмехмастерскими

Цифирь с досады сплюнул и воздел очи в гору.

– Ой, дети, ой, неразумные, ей-богу. Автогеном он тут размахался. Вот этим! – он постучал себя по лысине, – вскрывать надо! Ну? Взяли за ребра. Вира по-малу!

Мужики подняли сейф на руки и обратили недоуменные взоры на «вождя пролетариев».

А тот отмерил от «сейфа» четыре шага в глубь комнаты, встал там как судья, назначивший пенальти, топнул ногой.

– Сюда!

Мужики понесли «сейф» в указанное место.

– Наклоняем, – неожиданно нежно скомандовал Цифирь, - аккуратно, тихо, я все просчитал.

– Да объясни ты, наконец, чего делать, цифирья твоя голова! – возмутился Ленчик.

– Галка! – не обращая внимания на него крикнул Цифирь, – какая стенка твоего  дома культуры тут покрепче?

– А зачем это?

– Зачем, почему… По кочану. Щас таранить будем.

– Ой, не надо.

– Ой, надо. Мужики, разгоняемся изо всей могучей силы и бьем шкафом по стенке. Понятно?

Наконец до всех дошла идея Цифири. Действующие лица с «сейфом» наперевес вожделенно улыбнулись. Болельщики сладостно потирали руки.

– Нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики! – завопил Цифирь. – Вперед!

Команда со шкафом разогналась и со всего маху долбанула верхушкой «сейфа» об стенку дома. Раздался гром  без всяких молний, стены дома зашатались, а звон разбитой посуды зазвучал как гимн. 

И словно могучий стадион после победного гола, десяток мужиков заорали то ли «гол!», то ли «ура!», то ли все вместе.

Из «сейфа» в тазик щедро потек коктейль из водки,  вина, шампанского – всего, что там было закрыто начальством.

Потом этот тазик стоял на столе, и из него хозяйка Галя черпаком щедро наливала гостям. Начальство так и не появилось, да и слава богу. Честные работяги без них честно повеселились до самого утра. В программе было все. И Цифиря бросали под потолок за его гениальную башку, и песни пели, и плясали, и борьбой занимались, наваливаясь по трое на Ленчика, которых он, перворазрядник по вольной борьбе, разбрасывал в разные стороны. Была еще повторная атака с «сейфом» об стенку, которая дала дополнительную порцию шампанского, сохранившегося по причине крепкого стекла бутылок.

Расходились не так, как сходились. Громко спорили, нестройно пели, вынуждая к пению  всех соседних собак.

Могучий Ленчик и маленький Цифирь шли обнявшись и задушевно, на всю улицу, беседовали.

– Сила – в голове! – петухом пищал Цифирь.

– Сила – во! – согнув руку в локте доказывал свое Ленчик. – Хочешь, померяемся?

Он поднял Цифиря на руки, как ребенка, и сделал вокруг себя оборот.

– Опусти! Положи, где взял, остолоп! – брыкался бухгалтер.

Ленчик опустил его на землю.

– И что ты доказал? – наскочил на него Цифирь, – то, что ты экскаватор? А что экскаватор без этого? – он гордо постучал по лбу.

– Пожалей башку. Мозги отобьешь.

– Мне моих мозгов на всю деревню хватит.

– Это точно. Твоя черепушка нас всех напоила.

– О! Правильно говоришь. Приятно. Хорошо…

Цифиря слегка разморило, он шел, держась за Ленчика.

Рассвет уже светлел над лесом. Туман гулял по низине, обтекая стога.

– А что же мы скажем Петровичу завтра? – спросил Ленчик Всезнайку.

– Завтра? – бормотал Цифирь, – завтра так завтра. Оно уже сегодня. А что? Что мы сделали такого? Что ты говорил учителю в школе? Ты говорил: «А что я такого сделал?»

– Ага. Я и в институте иногда так говорил.

– О!

– Но тут  надо будет дать объяснение.

Он закурил, а Цифирь начал думать.

- А что тут говорить? Американцы всю луну истоптали, с этого все и началось. Глобальное потепление, тайфуны-ураганы, торнадо-цунами… Раньше, вон, глянь, луна была как ночное солнце. Бабки по луне сеять-сажать учили, хлопцы с девками под луной детей делали. А теперь, как подумаешь, что на ней  какие-то луноходы, следы от башмаков… Бр-р-р…

Полная луна бледнела перед наливающимся рассветом.

– Значит, на луну сошлемся! А как же она сейф с выпивкой долбанула?

– От луны бывают приливы и отливы. Бывают еще и землетрясучки.

– Это у нас? На болотах? Землетрясения? Ни разу не слышал.

– Спишь потому что. А у меня в полнолуние – бессонница. Я не сплю, и каждый раз меня трясет. Вот сегодня не трясло. Но мы скажем: трясло.

– А люди?

– А что – люди? Они все по одному выпили и проспали природное явление. Дожинки же, сельхозпраздник, елы-моталы. А мы и Петровичу скажем,  что трясло. И шкаф его разбило.

– Не поверит.

– Поверит. Только надо чтобы все – как один. Была, мол, землетрясучка. Местного значения. А он это дело проспал. Он еще виноватым окажется. Мы ему докажем. Мы же  коллективный разум.

Над коллективным разумом в небе тихо таяла луна. Над Землей наливался рассвет.

Скала на дороге

Сцены катастроф всегда украшают кинофильм. В наши дни появились целые жанры, построенные на страстях-мордастях землетрясений, пожаров в небоскребах, атаки айсбергов на суперлайнеры. Но тогда, в далекие шестидесятые, в фильмах о войне очень трудно было разыграть настоящую сцену катастрофы – не хватало материала и специалистов, специальной техники. Однако знаменитый детский режиссер  Голуб в картине о войне «Улица младшего сына» «достал» своего художника-постановщика решением снять сцену бомбежки фашистами катакомбы в настоящих крымских катакомбах. В те времена уже появился гениальный для таких дел материал пенопласт, удивительно легкий, легко режущийся, поддающийся любой окраске. Из него в Голливуде строили целые «горы», они в кадре обрушивались на «города» и «погребали» актеров. И наш режиссер тоже решил поразить зрителя. Надо сказать, материал этот тогда был весьма дефицитный, его привезли с «Мосфильма» и режиссер очень дорожил и трепетно относился к нескольким кускам скал, как две капли похожих на настоящие. Когда он появился на съемочной площадке и увидел, что «каменные своды»  катакомбы уже висят над головой, камера стоит, свет готов, то удовлетворенно протер очки, затем еще раз оглядел «своды», посчитал количество пенопластовых скал и расстроился.

– Как же так? Камней ведь должно быть пять, а тут только четыре, - интеллигентно напустился он на художника-постановщика.

– Камень в дороге. С минуты на минуту прибудет.

– Самого большого нет? Самого красивого? Самого моего любимого... –  режиссер заговорил о «пенопластовом камне» как о нетускнеющих якутских алмазах.  – А ведь именно он должен задавить главного героя.

– Не на смерть, – напомнил ассистент. – По сценарию – не насмерть. Или вы переделали сценарий?

– Упаси Боже. Ничего я не переделывал. Я хотел сказать – не задавить, а придавить.

– Тогда правильно. Тогда все по сценарию. Давить, только не на смерть.

В это время приехал грузовик, но в кузове камня не было.

– Где камень? – тихо спросил художник-постановщик, заглянув в кузов. Для верности он всунул голову  в кабину, подлез под колеса, но камня нигде не было. – Пропил, гад? – подступился он к водителю.

Водитель, маленький, «метр с кепкой»,  хлопец глянул в кузов, где должна была выситься скала метра три высотой и которая куда-то испарилась, тоже артистически  схватился за голову. Появился режиссер. Он не стал требовать камня с водителя, он начал его доставать из печенки художника. Включились другие персоналии и пещерные своды огласила полифоническая симфония «киношней дискуссии» с упоминанием многих  мам и разных теть легкого поведения. Водитель вскочил в кабину, развернулся и был таков от греха подальше. Гоня машину по крымским серпантинам, он лихорадочно напрягал свой разум, пытаясь вызнать, куда делся огромный камень с его кузова. Думать пришлось недолго, потому что за следующим поворотом он увидел свой камень, стоящий в середине неширокой дороги. Вокруг было множество народа, стояла «гаишная» мигалка, автокран. Крановщик задумчиво похаживал возле камня, соображая, как его зацепить и удастся ли оторвать от земли. Он молча покачал головой и цокнул языком, что означало – неподъемный. Образовалась уже приличная «пробка». Милиционер говорил по рации. Водитель прислушался.

– Кран у меня есть, я его на трассе выловил, да боюсь, не выдержит стрела, слабоват он. Так что давайте подвезите бульдозер, чтобы сковырнуть скалу с дороги, а то тут «пробка» образовалась... Как поняли? Слушаюсь.  Конец связи. 

Водитель, не теряя времени, подогнал грузовик задом к камню.

– Эй, что ты робишь? – направился к нему представитель власти.

– Это мой камень, я его потерял! – Весело ответил водитель. – Спасибо, что покараулил.

Он открыл кузов машины, подошел к «скале» и взяв его за один бок, легко закинул в кузов. «Гаишник» снял фуражку и вытер платком моментально вспотевшую лысину. Ноги его подкосились.  Остальной народ тоже поразевал рты.

– Чудо! – сказал один и перекрестился.

– Богатырь! Скалу поднял! – поразился другой.

– Илья Муромец!

– Василий Блаженный!

Водитель со скалой в кузове отъехал от классической «немой сцены», время от времени возникающей, оказывается, не только на сцене, но и в жизни –  с раскрытыми ртами, застывшими позами крановщика и «гаишника», водителей и  свидетелей.

– Илья Муромец... Бери выше, – ухмыльнулся водитель,  лихо крутя «баранку» и  поглядывая на скалу в кузове. – Ваш Илья нам, «киношникам», и в пятки не годится... Но надо было привязать камень. Понадеялся, что собственным весом придавит, скала все-таки, а его, вишь, ветром сдуло.